Будущая Ева [Ева будущего] - Огюст де Лиль-Адан

И тут пиши пропало: дело начато — болезнь пойдет своим чередом. Один только Бог может спасти их. С помощью чуда.

В заключение, проанализировав надлежащим образом все эти факты, предлагаю принять нижеследующий драконов эдикт.

Эти женщины, по сути, бесполы, притом что все их «помыслы» сосредоточены только вокруг пояса, именуемого венериным, и, следственно, главная отличительная черта их состоит в стремлении направить ВСЕ помыслы Мужчины к пряжке означенного пояса, и похотливая их плоть повинуется всегда лишь голосу расчета, злобного либо корыстного; так вот, эти женщины, говорю я, НА САМОМ ДЕЛЕ ближе к миру животных, чем к миру людей. А потому, по совести, мужчина, достойный этого имени, получает полное право чинить суд и расправу над этими существами женского пола на тех же основаниях, кои дают ему власть над прочими существами из мира животных.

Итак, если одна из этих женщин, пустив в ход определенные мошеннические средства, воспользуется случайным мгновением болезненной слабости, под воздействием которой любой смертный, даже самый мужественный, может оказаться беззащитным, и если в результате подобная женщина сумеет довести до полного. падения в слепоте страсти человека молодого, красивого, мужественного, исполненного чувства долга, собственным трудом заработавшего свое состояние, одаренного развитым умом и чувственностью, изначально достойной и до той поры безупречной, — да, я заявляю, что, на мой взгляд, по справедливости, следует лишить эту женщину СВОБОДНОГО ПРАВА злоупотреблять человеческим несовершенством настолько, что она приводит этого человека — сознательно или бессознательно — туда, куда адская попрыгунья привела моего друга.

Но поскольку склонность злоупотреблять человеческим несовершенством свойственна от природы этим тварям, столь же ничтожным, сколь губительным (ибо в принципе их влияние может быть, как уже говорилось, лишь унижающим и, хуже того, заразным), я прихожу к выводу, что чедовеку, попавшему в сети к ним, дано свободное и естественное право — если чудом ему удастся разглядеть вовремя, что за существо сделало его своей жертвой, — ему дано, повторяю, право предать означенное существо смерти без суда и следствия самым тайным и самым надежным способом, при этом без всяких угрызений совести и каких-либо юридических процедур, поскольку ни с вампиром, ни с гадюкой в дебаты не вступают.

Рассмотрим эту сторону дела глубже, это немаловажно. Воспользовавшись несчастным стечением обстоятельств и заметив, что умственные способности моего друга помрачены винными парами злополучного «ужина» (первого, возможно, в его жизни), эта прирожденная хищница чует легкую добычу, угадывает чувственность, дремлющую в нем и пока не пробужденную, ткет паутину из продуманных «случайностей», выслеживает его оттуда, прыгает на жертву, вцепляется в нее, завораживает ложью и хмелем, как велит ей ремесло, — заодно мстит той безупречной, трудолюбивой, чистой, подарившей ему прекрасных детей, той, что ждет дома мужа, впервые в жизни безрассудно запаздывающего, — и вот за одну-единственную ночь паучиха капелькой разъедающего яда подтачивает телесное и нравственное здоровье этого человека.

Наутро, если бы какой-нибудь судья мог допросить ее, она ответила бы безнаказанно, что по пробуждении «этот человек волен защищать себя сам, пусть не возвращается к ней больше»!.. (Она-то отлично знает, чувствует страшным своим инстинктом, что именно этот человек, среди всех прочих, уже не в силах стряхнуть с себя навеянный ею сон, если только не сделает усилия, о необходимости которого не ведает и которое становится все труднее по мере новых его падений, исподтишка спровоцированных ею.) И судье в самом деле нечего будет ответить либо вменить ей в вину. Так, стало быть, женщина эта получит право продолжать свое гнусное дело, неотвратимо и каждодневно подталкивая слепца к пропасти?

Допустим. Но разве тысячи женщин не были казнены за менее злокозненные умыслы? А посему, согласно закону мужской солидарности, если друг мой не учинил справедливой расправы над «неотразимой» отравительницей, мне-то следовало знать, что должен я сделать.

Люди с так называемым современным образом мыслей, то есть разъедаемые самой скептической разновидностью эгоизма, вероятно, вскричали бы, послушав меня:

— Помилуйте, что на вас нашло? Такие приступы нравоучительности по меньшей мере устарели, согласитесь! В конце концов, эти женщины красивы, миловидны; с ведома всех они пользуются этими средствами, чтобы нажить состояние, что в наши дни составляет позитивный смысл жизни, тем более что «формы организации общества» не оставляют им большого выбора в этом отношении. Ну и что? Почему бы и нет? Это великая борьба за существование, нынешний вариант древнего закона «Я убью тебя, чтобы ты не убил меня». Всяк да бережет свою шкуру сам! В конечном счете друг ваш был всего лишь простофилей, да к тому же повинным в слабости, безумии и чувственности, не делавших ему чести; и, вдобавок, «покровителем» он, верно, был прескучным. Бог с ним, requiescat![23]

Ладно. Самоочевидно, что рассуждения эти кажутся разумными лишь потому, что сформулированы расплывчато, а смысла и весомости в них, на мой взгляд, не больше нем но фразах вроде «Дожди нет?» или «Сколько времени?»; вдобавок они доказывают, что красноречивые защитники, сами того не ведая, оказались в том же плену, что и Андерсон.

«Эти женщины красивы?» — хихикают эти прохожие.

Полноте! КРАСОТА — понятие, применимое к Искусству человека и к человеческой душе! Те из наших современниц вольного поведения, которым действительно присуща красота, не производят и никогда не производили подобного действия на таких людей, как тот, о ком я рассказываю, и им незачем прибегать к способам соблазнения, которые, помимо всего прочего, были бы им не к лицу. Они не прибегают к подобным ухищрениям и куда менее опасны; если они и лгут, то не во всем! По большей части они даже наделены простотою, которая делает их доступными каким-то благородным чувствам, даже проявлениям преданности! Но те, которые в состоянии исподлить до такой степени и довести до такого конца человека вроде Андерсона, не могут быть красивыми в приемлемом смысле слова.

Если и попадаются среди них такие, которые, на первый взгляд, кажутся красивыми, утверждаю: в складе лица или в телосложении подобной особы должны быть какие-то мерзкие изъяны, сводящие на нет все остальное и выражающие истинную ее суть: излишества и годы быстро усугубляют недостатки, и, памятуя, что за страсть разжигают эти особы и к каким мрачным последствиям она приводит, делаешь вывод, что их пагубная власть над любовниками зиждется вовсе не на мнимой их красоте, но, напротив, на тех самых мерзких изъянах, из-за которых любовник довольствуется ничтожной долей красоты в общепринятом смысле слова, само понятие которой они бесчестят. Прохожий может возжелать эту женщину ради этой ничтожной доли красоты, но любовник? Никогда!

«Эти женщины миловидный — утверждают наши мыслители.

Даже если учесть всю относительность этой оценки, они ведь умалчивают о том, какой ценой добиваются эти дамы миловидности. А я намерен доказать, что в данном случае цена играет немаловажную роль.

Ибо миловидность их вскоре становится искусственной, ЦЕЛИКОМ и ПОЛНОСТЬЮ ИСКУССТВЕННОЙ. Конечно, распознать это с одного взгляда трудно, но это так. «Какая разница, — восклицают наши философы, — если общее впечатление приятно? Ведь для нас эти женщины — всего лишь милые мимолетные мгновенья, разве не так? Если нам по вкусу их пикантность, приправленная всякого рода изысками, какое нам дело, как именно готовят они лакомое блюдо, которое ставят на стол!»

Думаю, я смогу вам незамедлительно доказать, что дело куда серьезней, чем думают беспечные гурманы. К тому же, если заглянуть в глаза этим сомнительным отроковицам (таким миловидным!), они блеснут тем блеском, каким блестят глаза похотливой кошки, живущей в каждой из них, и это наблюдение вмиг сведет на нет прелесть, которую придает им поддельная молодость, разжигающая похоть.

Если, испросив прощения за кощунство, поставить рядом с такою одну из тех бесхитростных девушек, чьи щеки рдеют, как утренние розы, при первых священных словах юной любви, мы без труда обнаружим, что слово «миловидность» воистину слишком лестно для обозначения банальной совокупности пудры, помады, вставного зуба, краски для волос, фальшивой косы — рыжей, белокурой или каштановой — и фальшивой улыбки, фальшивого взгляда, фальшивой любви.